На главном вокзале Магнитогорска продаются сувенирные магниты с изображением города. Я такие коллекционирую и купил магнит со снимком металлургического комбината, на котором из одной трубы валит ярко-красный дым. Такой дым, говорят, увидишь нечасто. В ту субботу, когда братья Федоровы после интервью посадили нас в темно-синий «мерседес» младшего и повезли по городу, дымила только одна труба. Дым был густым и белым.
«Если трубы дымят, значит, город живет и все хорошо», – философски заметил Федор. Команде накануне вылета на сбор в Швейцарию дали выходной, но мы поехали во дворец. В такой ерунде, как день августовского отдыха, братья Федоровы не нуждаются. «В моем возрасте два выходных подряд – непозволительная роскошь, – объяснил Сергей. – Завтрашний день из-за перелета тоже выпадет. Если сегодня не поработать, послезавтра на льду очень тяжело придется».
В пустой раздевалке братья настроили большой телевизор на канал «Дискавери» и оседлали велотренажеры. «За 13 лет в «Детройте» я, наверное, длину экватора на этих штуках отмотал, – усмехнулся Сергей. – Можете посчитать: девять месяцев в году, семь дней в неделю по 45 минут». Я подсчитал: получилось 63 000 км, чуть больше полутора экваторов. Других желающих попотеть в субботу на велосипедах не нашлось. Лишь Евгений Варламов заглянул на несколько минут – собрать баул, чтобы сэкономить себе лишний час воскресного утреннего сна.
Но все это было позже. Начался тот день с неспешного совместного завтрака в уютном ресторане «Баден-Баден». Там Сергей Федоров по настоянию брата одолел яичницу из четырех яиц (совет здорового питания от Федора Федорова: организм спортсмена усваивает до шести яиц в день), после чего ответил на вопросы обозревателя «Горячего льда».
«ДЕВЯТКА» И ЧЕРНОЕ ОБЛАКО
– Прилетев в Магнитогорск, вы сказали, что если бы у вас здесь не было «пятисотого» «мерседеса», подаренного президентом России, то стали бы кататься по городу на «девятке». Пошутили?
– Никаких шуток. Клуб предлагал предоставить нам с Федором машину. Не знаю, о какой марке шла речь – может, и о российской.
– Это едва ли. Но если бы дали «девятку», стали бы ездить на ней?
– Кружочек вокруг дворца, пожалуй, дал бы.
– Было бы смешно.
– Почему смешно-то? Я на «девятке» году этак в 1988-м из Москвы в Псков ездил. Хорошая машина. Почему бы и сейчас не поездить?
– Потому что сегодня на хорошей иномарке катается даже игрок четвертого звена «Витязя».
– А масса людей, которые прочтут это интервью, не имеют возможности даже «девятку» купить – ходят пешком. Не лучшая тема для шуток.
– Вот еще нешуточная тема: в одно прекрасное утро вы поедете по Магнитогорску на тренировку и увидите над металлургическим комбинатом огромное черное облако.
– И что тогда?
– Это и хотелось бы выяснить. Не испугаетесь?
– Нет. Я как все. Люди здесь живут, работают, делают свое дело – вот и я буду. Кроме того, насколько я понял, комбинат не так уж близко от той части города, где мы живем и играем.
– По ту сторону реки Урал.
– Хорошо, скажу так: я не возражаю, если ветер всегда будет дуть в другую сторону.
СПЛОШНОЙ СИМВОЛИЗМ
– У вас не биография, а один сплошной символизм. Примеры сами вспомните или подсказать?
– Начинайте.
– Помните, какое было число, когда вы набрали свое 1000-е очко в НХЛ?
– Не помню.
– 14 февраля, День святого Валентина. Кто-то скажет, что это символично: любовь пала жертвой великой карьеры.
– Насчет любви я как-то не заметил. А вот матч вспомнил. Играли в Ванкувере, я два очка набрал. Это уже с «Анахаймом» было. Я и не знал, кстати, что настолько близок к рубежу. Тяжело сезон складывался, не до личной статистики было. Но в тот вечер, когда первое очко набрал, ребята стали подбадривать: «Давай еще одно, установишь рекорд!» Я удивился: «Какой рекорд?» – «У тебя сейчас 999 очков в НХЛ». Помню, обрадовался. «Давайте, – говорю, – наберу». Было приятно, поскольку мы и матч тогда выиграли. А 1001-е очко я набрал передачей российскому игроку. Счастливый – так, кажется, его фамилия.
– Поехали дальше. По дороге в Магнитогорск вы абсолютно случайно попали на один рейс с Евгением Малкиным – самым знаменитым беглецом нынешнего поколения. Разве не символично?
– По-моему, это все Борода организовал (фотограф КХЛ Владимир Беззубов. – Прим. П.С.).
– Специально для вас Малкина из Испании подогнал?
– Наверное, ха-ха. Меня вместе с пассажирами бизнес-класса к самолету на микроавтобусе подвезли. Сижу, слушаю музыку, и тут распахивается дверь, с улицы всовывается Борода и начинает орать: «Федоров здесь? Выходи, фотографию будем делать!» Я уж не знал, куда мне спрятаться, пока не узнал, что у трапа Малкин ждет. Приятная встреча.
– Вот еще один сюжет. Много лет назад лучший владелец клуба НХЛ Майк Илич ради вашего побега прислал в Портленд гонца и свой личный самолет. 20 лет спустя ради вашего возвращения нечто похожее сделал лучший владелец российского клуба Виктор Рашников, приехавший в Коламбус.
– Слышу в вашем голосе радостные нотки, но все-таки возражу. Рашников приезжал в Огайо не за мной, а по работе. Просто мэр Коламбуса предложил ему съездить во дворец, где тренировались «Блю Джэкетс», и меня с Колей Жердевым ему представили. Интересно было познакомиться и перекинуться парой слов с человеком из России, который настолько successful («преуспевающий». – Прим. П.С.).
ТРИ НЕДЕЛИ ДОПРОСОВ
– Вы смотрели фильм «Москва на Гудзоне»?
– Конечно, еще в Советском Союзе. Там великий Савелий Крамаров сыграл. Фильм в начале 80-х вышел, в 1986-м я перешел в ЦСКА, а в 1987-м и 1988-м мы с Сашкой Могильным этот фильм раз, наверное, пятнадцать посмотрели. Мы тогда подолгу на базе в Архангельском сидели. Всех по домам распускали, а нам делать было нечего.
– То, что спустя пару лет произошло с вами, разве не точная копия киносюжета?
– Не задумывался. В фильме, кажется, кто-то из артистов цирка сбежал?
– Да. Советский цирк приехал на гастроли в Нью-Йорк, и клоун собирался бежать. Но в последний момент испугался, и вместо клоуна сбежал его друг саксофонист, у которого до гастролей и мыслей подобных не было.
– Какие-то сходства есть, но вообще-то, если разобрать по деталям и мелочам, моя история не похожа больше ни на чью. Персонаж Робина Уильямса сбежал без всякой посторонней помощи. Просто взял человек и остался. Я сбежал, зная, что мне кто-то может помочь. Большая разница.
– Говорят, в той сборной-1990 был хоккеист, который собирался бежать раньше вас. Дмитрий Христич.
– Я думаю, это был слух, который распустили мои будущие работодатели, чтобы забрать меня пораньше. Мне они сказали то же самое, и я решил: «Какая разница, до турнира бежать или после?»
– А если бы Христич действительно собирался бежать и успел смыться раньше вас?
– Думаю, что и у меня проблем бы не было.
– Не приставили бы к каждому игроку по автоматчику?
– Какое там… С нами, конечно, путешествовал офицер КГБ, но как ты удержишь в номерах 20 человек советской молодежи?
– Христич в итоге стал самым молодым в истории советским хоккеистом, которому в конце 1990-го разрешили уехать легально. Если бы он в итоге так и не оказался в НХЛ, чувствовали бы перед ним вину за собственный побег?
– Нет. В 1990-м границы открылись, и дальше все уезжали, кто куда хотел. Можно было поехать в отпуск в какую-нибудь Турцию или Испанию – и потом спокойно в Америку.
– Вы 20 лет не рассказывали о подробностях того дня. Не пора?
– Перед Играми доброй воли в Сиэтле мы играли товарищеский матч с американцами в Портленде. После матча подъехали к гостинице. Я был последним, кто вышел из автобуса. В фойе подошел к своему партнеру по команде, с которым жил в номере, и сказал: «Я поехал в Детройт. Извини, если будут какие-то проблемы».
– Кто это был, скажете?
– Не хочу. Об этом писалось в Америке, но ворошить имена не хочется. Я постарался сделать все возможное, чтобы у него не было никаких проблем.
– Когда сбежал Могильный, у вас были проблемы?
– Конечно. Три недели подряд к армейскому следователю на допросы ходил. По два часа у него сидел.
– И…?
– А что я тогда знал? Мне 19 лет было. «Ребята, – говорю, – ничего не могу вам сказать. Я спал». И весь разговор.
СКОЛЬКО МОЖНО БЫЛО ЖИТЬ НА БАЗЕ?
– Зачем тогда было предупреждать партнера в Портленде?
– Человек уже в возрасте был, зачем ему эта нервотрепка? Опущу эту тему, можно?
– Хорошо, двинемся дальше. Команда садится ужинать – вас нет. И…?
– Не знаю. Я уже в самолете сидел, когда они ужинали.
– Вы разве не столкнулись в лифте с тем самым офицером КГБ, которого отправили вас искать?
– Нет. Просто пересел в другую машину, которая ждала у отеля, и поехал в аэропорт. Только вот с другом попрощался – и все. Он, конечно, офигел немножко.
– Решил, что вы его разыгрываете?
– Однозначно. По-моему, просто не понял сперва. Пришлось несколько раз повторить. На пятый раз дошло. Говорю: «Смотри, вон там сидит человек с газетой, я сейчас к нему подойду, и мы уедем в аэропорт». Мы попрощались, друг пошел к лифту, а я подошел к человеку – его звали Джим Лайтс – и сказал: «Let’s go!» Мои первые слова по-английски. Через 10 минут уже были в аэропорту, а через полчаса – в воздухе. Я летел в другую страну, в другой мир.
– А ваши вещи?
– Вещи уже ждали в машине. Историю о том, как они там оказались, опустим, ха-ха. (По информации клубного альманаха «Детройт Ред Уингз», утром того дня Федоров собрал вещи, положил их на кровать, а ключ от своего номера сунул под дверь комнаты, где остановился Лайтс. – Прим. П.С.)
– Не пытались в Детройте узнавать, что в связи с вашим побегом происходит в России?
– Лишь постольку-поскольку. Беспокоиться стали мои новые боссы: «Что нам отвечать, что говорить?» – «Что хотите, то и говорите, – сказал им. – Мне здесь нравится, я остаюсь». А чего я тогда знал, в 20 лет? Мне до жути надоело быть двукратным чемпионом мира и Европы, четырехкратным чемпионом Советского Союза – и четыре года жить на базе. Вот и решился.
– Неужели не боялись, что у родителей и у маленького Феди на родине начнутся проблемы?
– Боялся. Но поделать ничего не мог, поскольку не представлял, что им предстоит, и решил о своих планах никому не говорить. Родители ничего не знали.
– Выходит, для них ваш побег был таким же шоком, как для любого болельщика того времени?
– Надо думать. Они обо всем узнали в 9 вечера из спортивных новостей программы «Время».
– Федор, а вы помните ту программу «Время»?
Федор Федоров: – Помню, конечно. Мама плакала, папа смеялся, а я вообще не знал, что делать. Мне казалось, что мой брат погиб.
– Ну а что вы хотели? Советский Союз, железный занавес, страна была практически законсервирована внутри. У обычных людей такие истории ассоциировались с чем-то очень негативным: предательство, дезертирство… Хотя я уже тогда предполагал, что с приходом к власти Горбачева этот прессинг ослабеет. Что люди, которые хотят эмигрировать или просто съездить за границу отдохнуть, получат такую возможность.
ПЯТЬ РУБЛЕЙ ДО АРХАНГЕЛЬСКОГО
– Сколько времени после побега не виделись с семьей?
– Достаточно. Пару лет, кажется.
– Брата и не узнали, наверное?
– Федя вырос, это точно. Столько лет прошло, что я уж того дня и не помню. Встречал ли их в аэропорту, например? Но помню, что было очень приятно отвезти в свой новый дом, где всем хватало места. Который был так не похож на двухкомнатную квартиру в Апатитах, где чихнуть было невозможно, чтобы все не услышали.
Федор Федоров: – В первый раз, когда мы с мамой к тебе прилетали, ты еще в apartments (на съемной квартире. – Прим. П.С.) жил. А через год с папой – уже в дом.
– Точно. Но чувство, помню, было классное. Я к тому времени уже 11 лет один прожил. Папа с Федей собрались уезжать, а маме я сказал: «Оставайся, хватит мне уже одному здесь торчать». Она осталась, я ее легализовал, сделал ей грин-карту, а спустя год вернулись папа с братом.
– Правда, что в конце 1989-го Могильный из Америки позвонил вам на базу в Архангельское со словами: «Ну и чего ты до сих пор там сидишь?»
– Неправда. У Саши своих проблем хватало. Он мне потом рассказывал, как сильно скучал по дому, по родным. Я убежал через 14 месяцев после него, но у меня этот период как-то легче прошел. Наверное, из-за того, что я с 13 лет жил один, ко многому успел привыкнуть. Отец приезжал ко мне в Москву пару раз в году, а летом я ездил к родителям в Апатиты.
– Но прессовали вас после истории с Могильным, наверное, будь здоров. Правда, что и офицерское звание, и машину, и квартиру московскую предлагали, чтобы только вы не сбегали?
– Если бы! Пока армейский срок не истек, никто ничего и не предлагал. Конец срока как раз на лето 1989-го пришелся. Потом, когда начинался новый сезон, предлагали подписаться на пакет младшего лейтенанта. Я поспрашивал у старших товарищей по ЦСКА, которые уже были офицерами, что конкретно это значит. Один говорил одно, другой – другое, третий – третье. Ясной картины создать не удалось. Я знал, что хотел играть в этой команде, в сборной, но не знал, как это все работает. Если бы я подписал тот пакет, то в сборной играл бы стабильно, поскольку Виктор Васильевич точно знал бы, что может на все сто на меня положиться.
– Не смешно 20 лет спустя вспоминать, какой ерундой вас пытались удержать?
– Не смешно. Страшно. Я просил квартиру – не давали. Машину просил – тоже не давали.
– А что же давали?
– А ничего не давали. Поэтому и пришлось убежать.
– То есть, если бы квартиру все-таки дали, этого хватило бы, чтобы удержать вас от побега в НХЛ?
– Думаю, да. Даже если бы хоть машину предоставили – тоже, скорее всего, остался бы.
– «Девятку»…
– Ну почему, тогда у многих игроков «волги» были. Но мне сказали: «Волгу» тебе нельзя, потому что у нас есть более старшие товарищи». – «Так у них всех уже есть машины! – говорю. – Я вообще не для себя прошу, я родителям в Мурманскую область ее переслать хочу. Никто и не узнает». А мне опять: «Низзя!»
– Вы в те годы, получается, на метро по Москве катались?
– На матчи – с командой на автобусе. В выходные – на такси. От Ленинградского проспекта, 39, до базы «Архангельское» – пять рублей. Сумасшедшие деньги по тем временам!
– После побега официальная советская пресса заклеймила вас будь здоров! Для меня до сих пор загадка, как у федерации после этого хватило бесстыдства просить вас сыграть за сборную на Кубке Канады-1991.
– Я тоже удивился, если честно. Но Тихонов сам приехал и позвал…
ВЫИГРЫВАЛИ ВСЕ, КРОМЕ РУССКИХ
– Вячеслав Козлов мне рассказывал, что когда получил в «Детройте» чек со своей первой зарплатой, не знал, что с этой бумажкой делать – то ли в тумбочку положить, то ли в магазин с ней пойти. Сказал, что если бы не вы – не сдюжил бы там. Вы-то как первое время справлялись без русскоязычной помощи?
– Да нормально справлялся. Работник клуба сразу подсказал название банка и телефон вице-президента. Этот человек помог мне открыть счета, все оформить. Сразу понял, что зарплату нужно нести туда, под проценты. Первое время, естественно, боялся – по десять раз перепроверял, чтобы деньги оказывались там, где нужно. Потом понял, что система там такая, что мимо цели деньги улететь просто не могут. Кроме того, клуб нанял для меня переводчика. После целого дня английской речи домой, конечно, приходил с квадратной головой. Зато через семь месяцев начал более или менее свободно разговаривать.
– Вы потом рассказывали, что за эти семь месяцев переводчик выучил русский лучше, чем вы – английский.
– О-о, это сто процентов. Он был югослав, так что мы с ним по-русски больше общались, чем по-английски. Собственно, с хоккеем проблем не было с первых дней. Посмотришь, как другие делают какое-то упражнение, сделаешь его в два раза лучше – и все довольны.
– А первое интервью по-английски когда дали?
– Через год, наверное. Я боялся давать интервью. Тогда, в атмосфере холодной войны, в Детройте была пара журналистов, которые начали писать обо мне негативно с первых же дней. Обвиняли меня даже в тех шайбах, которые мы пропускали, пока я на скамейке сидел. Так и повелось. Все 13 лет, что я играл в «Детройте», в ключевых поражениях всегда винили русских. Особенно в плей-офф.
– А когда Кубок Стэнли брали?
– Когда «Детройт» выигрывал – выигрывали все, кроме нас. Россиян, конечно, упоминали, но так – понемножку, иногда. Но нам, знаете, было уже все равно. Мы делали свое дело и были дико счастливы, когда сумели, наконец, выиграть этот Кубок.
КОМУ ПОЖАЛОВАТЬСЯ?
– Многие эмигранты, приезжающие в Америку после 40, впадают в депрессию. Все вокруг чужое, языка не понимают, друзей нет. Вы в первое время ни разу не ловили себя на мысли: «Господи, что я тут делаю, зачем приехал?»
– Нет. Я был молодой, мне все новое было интересно. Хоккей в целом радовал, сил навалом, играть было приятно, арена постоянно забита, внимание со стороны болельщиков огромное. Уже в 1990-м команда была укомплектована классными игроками, пусть даже обороты мы начали набирать только в 1992-м.
– Не обидно теперь, что за все 13 лет в «Детройте», в годы самого расцвета карьеры, сыграть по максимуму вам дали только в одном сезоне?
– После такого сезона, какой удался мне в 1994-м, в личном плане, конечно, было обидно. С другой стороны, это я тогда не понимал, а теперь понимаю: в руках у Скотти Боумэна было слишком много «горячих картошек», которыми нужно было жонглировать, чтобы команда играла на результат. Но в те годы североамериканские тренеры, по-моему, еще не осознавали, что русские каждый матч играют от сердца, а не просто так. Мы ведь годами только и слушали упреки: «Русские не знают, что такое плей-офф, не чувствуют, что такое Кубок Стэнли…» Сейчас-то уже многими доказано, что это не так. Посмотрите на Женю Малкина! Если бы нам тогда дали так же развернуться, как ему в «Питтсбурге», – это была бы ядерная революция в хоккее. Правда, тогда отток российских ребят в НХЛ стал бы еще сильнее. Так что были в той недооценке и плюсы, и минусы.
– Так все-таки: в обиде вы на Боумэна или нет?
– (После паузы.) Нет смысла держать в себе обиду столько лет. Только себе хуже делаешь. Но тогда действительно было непонятно.
– Даже после его реплики, что у Федорова есть все, кроме большого сердца?
– Я не думаю, что он вообще такое говорил. Мне кажется, это российские журналисты придумали.
– Эта цитата мелькала и в североамериканских источниках.
– Тогда, видимо, сезон-1994 его ни в чем не убедил. Непонятно только, зачем он в том году давал мне столько играть.
– Может, это было сказано, чтобы вас подстегнуть?
– Если он действительно такое сказал, то исключительно ради этого. Тогда я, конечно, не понял бы, а теперь понимаю. Но попробовал бы он сказать такую фразу про канадца или американца – я думаю, его бы просто уволили из клуба. А про русского можно. Мы-то кому пожалуемся?
– Ходили к нему выяснять отношения?
– Нет. Я вообще не люблю к тренерам ходить. Зачем? Если тренер не понимает, что ты реально можешь сделать результат, то и смысла нет себя перед ним пиарить. Потому что тренер – он, и это он выпускает пятерки на лед, а не ты.
ДВА ПЕРИОДА «РУССКОЙ ПЯТЕРКИ»
– Думаете, если бы Боумэна перестала устраивать игра Челиоса или Айзермана, про них он такого не сказал бы?
– Никогда. Я за все 13 лет так и не узнал, кто вообще меня в этой команде поддерживал. Я просто выходил и играл, доказывая каждый вечер, что вхожу в число лучших и могу помочь команде. Но знали бы вы, сколько там подводных течений в общении игроков с тренером, с менеджерами! Никуда от этого не деться. Как и в любом коллективе, наверное.
– Но у публики-то вы всегда были в любимчиках.
– А что публика? Публика на политику клуба не влияет. Да, люди в Детройте всегда разбирались в хоккее и всегда видели, кто чего стоил. Больше мне к этому добавить нечего.
– Можно ли сезон-1996/1997 в составе полной «русской пятерки» считать лучшим хоккеем в вашей жизни?
– Думаю, да. Я к тому времени уже созрел, и играть с теми ребятами было огромным удовольствием. Думаю, мы могли бы и большего добиться, если бы не зависть.
– Кого к кому?
– Да в нашей же команде! Играли мы здорово, но нас все время держали за заднюю часть хоккейных трусов, не давали выстрелить. Потом нашу пятерку вообще разбили. А потом мы выиграли Кубок Стэнли.
– Если бы вы были в той команде играющим тренером, сколько времени проводила бы на льду «русская пятерка»?
– Я думаю, мы просто делали бы результат за первые два периода, а в третьем могли бы уже не играть.
– Козлов, конечно, редкий скромняга, но он до сих пор утверждает, что в той пятерке был у остальных на подхвате и старался, как он говорит, «не путаться под ногами» у великих Ларионова с Федоровым.
– Слава, конечно, скромен до безобразия и свою роль сильно преуменьшает. Он в той пятерке был такой же ключевой фигурой, как и любой из нас. Его вклад в наши успехи огромен. Во-первых, он всегда был очень техничным игроком с прекрасным видением поля. Во-вторых, Слава – русский. Поставь туда вместо него любого другого игрока – это была бы уже не «русская пятерка».
– Кстати, почему? Играл бы, допустим, с вами вместо Козлова какой-нибудь забивной канадец – чем хуже?
– Уникальность той пятерки заключалась в том, что в ней играли люди разных поколений советской хоккейной школы. Когда мы были на льду, соперник просто не мог выйти из зоны, потому что шайба все время была у нас. И люди в Детройте наконец увидели тот хоккей, который пропагандировался в СССР последние 20 лет. Тот хоккей, в который могли играть только сильнейшие в мире. После Тихонова такой хоккей поставить не мог и до сих пор не может никто.
– А по-моему, гол вашей «вашингтонской» тройки с Овечкиным и Семиным в ворота финнов в полуфинале квебекского ЧМ – как раз из этой серии. Сумасшедшая комбинация на огромной скорости в лучшем советском стиле.
– Знаете, я сейчас пересматриваю Суперсерию-72. Посмотрите, как заиграла сборная СССР после того, как у ребят улеглись нервы! Разорвали Канаду – 7:3. Посмотрите, какую карусель они устраивали в зоне соперника, да и в средней зоне! Сейчас в такой хоккей не может играть никто – нет такого мастерства, нет такого взаимопонимания. А гол финнам, о котором вы вспомнили, – лишь фрагмент былой роскоши. Мне он тоже запомнился. Все было в одно касание, в конце Саша Семин сделал отличный прострел, и все, что от меня требовалось, – не запороть завершающий бросок. Хотя в том дворце, по-моему, вместо льда наждачную бумагу раскатали.
– Один из вратарей той квебекской сборной Михаил Бирюков рассказывал, как после второго периода финала при счете 2:4 вы пришли в раздевалку и заявили: «Да что вы скисли? Канадцы полумертвые уже, мы их сейчас порвем!» – и как все посмотрели на вас, будто на сумасшедшего.
– Ха-ха! На самом деле я всего лишь сказал: «Ребята, главное – это иметь горячее сердце и холодную голову. Мы играем очень хорошо, надо продолжать так же, только чуть более нацеленно на ворота, – и все будет нормально». Да, при счете 2:4 это, наверное, прозвучало странновато. Но зачем делать драму из счета, если по игре мы действительно выглядели сильнее? Кстати, в раздевалке тогда не я один говорил. Там и до меня, и после меня ребята высказывались. Свою миссию я видел только в том, чтобы немножко всех успокоить и сконцентрировать на игре, которая уже и так шла под нашу диктовку. Шайба была у нас, канадцы за нашими комбинациями не успевали.
– Что, на ваш взгляд, поддерживает престиж российского хоккея в большей степени: игра наших звезд в НХЛ или эпизодические успехи на чемпионатах мира и Олимпиадах?
– Думаю, что в первую очередь престиж поддерживается теми ребятами, которые в клубах НХЛ на ведущих ролях. В Канаде с освещением международного хоккея чуть получше, но в Америке чемпионаты мира не освещаются вообще. Олимпиады – тоже довольно слабо. Зато когда Малкин берет Кубок Стэнли, а Овечкин выдает сумасшедший сезон и собирает все индивидуальные призы – авторитета нашему хоккею добавляется немало.
КРАСНАЯ ТРЯПКА ДЛЯ БУРКА
– Когда вас впервые в жизни обменяли – из «Анахайма» в «Коламбус», – вы сказали, что без всяких эмоций собрали вещи и поехали в Огайо. Верится с трудом.
– Почему же?
– Потому что из команды, претендовавшей на Кубок Стэнли, из прекрасного солнечного региона с пальмами и океаном вас сослали в клуб-аутсайдер и рабочее-крестьянскую тмутаракань.
– Ну и что? Я что, этих теплых мест раньше не видел? Каждую неделю по всему континенту летали. А в Калифорнии, между прочим, дикие пробки. На дорогах с утра до вечера такое столпотворение, что наслаждаться океаном просто некогда. Я жил в 19 милях от катка, а добирался до него по два часа.
– Тем не менее вам пришлось ехать в команду, которая ни разу в своей истории не выходила в плей-офф. Вас даже это не огорчило?
– Опять же, ну и что? Если одна команда тебя не хочет, а в другой ты будешь востребован, что в этом плохого? Играть надо там, где ты нужен. Тем более тогдашний генеральный менеджер «Анахайма» Брайан Бурк, который еще с Федей в «Ванкувере» работал, имел на нас зуб непонятно за что. Мы для него были словно красная тряпка для быка. Я так понял, что меня он поменял с особым удовольствием, ха-ха.
Федор Федоров: – Я Сергею еще за два дня до этого сказал: «Готовься, Бурк тебя обменяет точно».
– Да, это было понятно. Я даже своему агенту сказал: «Иди к Бурку и выясняй, когда он меня поменяет». Тот стал отнекиваться: «Нет-нет, ни в коем случае, он нам нужен!» А я как раз травму получил, паховые кольца разорвал. Только вернулся на лед – после третьего матча он меня обменял.
– Федор, а ты откуда знал, что Сергея обменяют?
Федор Федоров: – Я этого товарища еще по «Ванкуверу» очень хорошо запомнил. Как он там за мной следил! Даже когда меня уже не было в его команде, говорил обо мне так, будто я игрок с самыми дикими закидонами в мире… Кстати, раз уж вы мне дали слово, можно я кое-кого поблагодарю?
– Благодарите, конечно.
Федор Федоров: – Напишите, пожалуйста, что я очень благодарен Владимиру Крикунову и всему руководству «Нефтехимика» за то, что в прошлом году они дали мне шанс, верили в меня, а в межсезонье спокойно отпустили в «Магнитку». Просто до этого меня за карьеру столько раз предавали
и подставляли, что такое отношение тренера я теперь ценю очень высоко.
– Да-да, напишите это! Мы оба Нижнекамску за это очень благодарны. Если бы Федю не отпустили в «Магнитку», то и я уж подавно сюда не приехал бы. И вообще, скорее всего, закончил бы с хоккеем.
